![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
zinikOriginally posted by ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
jewsejka at Дмитрий Быков // "Известия", 19 апреля 2011 года
К НАМ ЕДЕТ, ЕДЕТ, ЕДЕТ
Ровно 175 лет назад, 19 апреля 1836 года, в Александринке впервые давали "Ревизора". Вопреки советскому литературоведению Николаю I пьеса понравилась (он-то и разрешил ее по настойчивой просьбе Жуковского). Знаменитая реплика "Всем досталось, а мне больше всех" - лукава: пьеса Гоголя чрезвычайно льстила самолюбию императора, ибо показывала, с чем приходится иметь дело.
Гоголевская комедия - в некотором смысле загадка отечественного репертуара. Что у нас есть в смысле хитов, кроме "Горя от ума", "Ревизора", примерно четверти наследия Островского, всего Чехова и "На дне"? Но из всей этой невеликой плеяды именно Гоголь с "Ревизором" остается чемпионом актуальности: как заметил недавно умный критик, "Ревизора" невозможно провалить. Сила текста такова, что вытянет любую постановку.
Тургенев, вспоминая о первом публичном чтении "Ревизора" у Жуковского, подчеркивал гоголевскую абсолютную серьезность, даже наивность: он зачитывал комедию, как отчет о научном эксперименте с поразившими его самого результатами. Отчасти так оно и есть: человек, выросший в Малороссии, идеально ориентирующийся в ее мифопоэтическом пространстве и в гротескном мире ее старосветского дворянства, исследует явившийся ему мир российской бюрократии: как хотите, а взгляд Гоголя на Россию есть взгляд именно сторонний. Так смотрит пришелец с жаркого и щедрого юга, где все друг другу как-никак родня, на жестокий север, где всех связывают даже не родственные, а сугубо коррупционные отношения; где человек принципиально неважен, а важна его функция - и потому Хлестакова принимают за Ревизора, а Чичикова - за капитана Копейкина; где подкладывают заезжему проходимцу дочь, а понадобится, и жену; где больные, как мухи, выздоравливают, где положение весьма печально, но, уповая на милосердие Божие, за два соленых огурца и полпорции икры... Именно взгляд чужака, путешественника в жестоком, экзотическом, но чужом, а потому забавном мире позволил Гоголю вычленить три ключевые ситуации в русской жизни, схемы, на которых и стоит вся, как модно теперь говорить, матрица. Они же - три главных гэга "Ревизора", двигатели сюжета, триггеры, запускающие зрительскую реакцию радостного узнавания.
Первый - qui pro quo в бюрократическом варианте. Во французском водевиле, скажем, механизм тот же - но там любовницу принимают за жену или садовника за любовника; в России смешно не то, что Хлестакова приняли за Ревизора, а то, что он с этой ролью блестяще справился. Игорь Терентьев, в чьей постановке немая сцена увенчивалась выходом того же Хлестакова в качестве уже настоящего Ревизора, был глубоко прав именно потому, что настоящий инкогнито из Петербурга мог быть кем угодно: пьеса написана, исполнитель ничего не меняет. Может прибыть въедливый аскет, а может - фитюлька, тряпка; изменится сумма взятки, не более. Функция выше личности, и самое изумительное, что Хлестаков отлично сладил с главной задачей Ревизора: нагнал страху, приструнил, подоил... и если бы по возвращении в Петербург передал куда следует откат - сахарную голову, процентов десять бумажек, - лучшего исполнителя нельзя было бы желать.
Второй механизм - поведение русского человека, попавшего "в случай". Карьера в России, как знаем мы все, делается не упорным трудом и даже не интеллектуальным прорывом - такие случаи известны, но единичны; чаще персонажа возносит к вершинам славы и богатства совершеннейшая чушь, вроде рождения в определенном городе, дружбы с определенными людьми или своевременного распития с ними чего-нибудь бодрящего.
Потому большинство российских персонажей, вознесенных на верха, не имеют ни сколько-нибудь внятной программы действий, ни навыка приличного поведения, и в девяти случаях из десяти перед нами чисто хлестаковское поведение - забвение всех норм, бешеное хвастовство, идиотские прожекты и самозабвенное вранье. Редкий российский чиновник, попавший в случай, не заводит себе тридцать пять тысяч одних курьеров, не начинает хапать в титанических масштабах и не предается самому беспардонному лабардану - просто потому, что больше ему делать нечего; большинство местных карьер сделано по самому хлестаковскому сценарию - и потому почти все наши первые лица немедленно заказывают себе политическую философию и всегда находятся желающие им ее сочинить. Собственная же их философия чаще всего одна: это та ночная мысль, которую неотступно думают все они, просыпаясь иногда с похмелья после очередного лабардана: "Что ж я вру... Я и позабыл, что живу в бельэтаже..."
Но совершенно прогнать эту память нельзя - и потому третий угаданный Гоголем механизм местной жизни состоит в неотступном и всеобщем, гипнотизирующем и парализующем страхе окончательной расплаты. Всем есть за что бояться, все виноваты, каждый занимает не свое место, и потому решительно вся Россия - от Хлестаковых до Городничих, от Осипов до унтер-офицерских вдов - ждет единственного момента истины. Вот сейчас мы играем эту комедию, одни изображают градоуправление, другие - ревизию, но распахнется дверь, и слуга известит нас о приходе последнего и абсолютного Ревизора. Он придет, не может не прийти. Смысл нашей жизни - его ожидание. И будет немая сцена.
А потом все то же самое.
.ВЕРНО!!!
jewsejka at Дмитрий Быков // "Известия", 19 апреля 2011 годаК НАМ ЕДЕТ, ЕДЕТ, ЕДЕТ
Ровно 175 лет назад, 19 апреля 1836 года, в Александринке впервые давали "Ревизора". Вопреки советскому литературоведению Николаю I пьеса понравилась (он-то и разрешил ее по настойчивой просьбе Жуковского). Знаменитая реплика "Всем досталось, а мне больше всех" - лукава: пьеса Гоголя чрезвычайно льстила самолюбию императора, ибо показывала, с чем приходится иметь дело.
Гоголевская комедия - в некотором смысле загадка отечественного репертуара. Что у нас есть в смысле хитов, кроме "Горя от ума", "Ревизора", примерно четверти наследия Островского, всего Чехова и "На дне"? Но из всей этой невеликой плеяды именно Гоголь с "Ревизором" остается чемпионом актуальности: как заметил недавно умный критик, "Ревизора" невозможно провалить. Сила текста такова, что вытянет любую постановку.
Тургенев, вспоминая о первом публичном чтении "Ревизора" у Жуковского, подчеркивал гоголевскую абсолютную серьезность, даже наивность: он зачитывал комедию, как отчет о научном эксперименте с поразившими его самого результатами. Отчасти так оно и есть: человек, выросший в Малороссии, идеально ориентирующийся в ее мифопоэтическом пространстве и в гротескном мире ее старосветского дворянства, исследует явившийся ему мир российской бюрократии: как хотите, а взгляд Гоголя на Россию есть взгляд именно сторонний. Так смотрит пришелец с жаркого и щедрого юга, где все друг другу как-никак родня, на жестокий север, где всех связывают даже не родственные, а сугубо коррупционные отношения; где человек принципиально неважен, а важна его функция - и потому Хлестакова принимают за Ревизора, а Чичикова - за капитана Копейкина; где подкладывают заезжему проходимцу дочь, а понадобится, и жену; где больные, как мухи, выздоравливают, где положение весьма печально, но, уповая на милосердие Божие, за два соленых огурца и полпорции икры... Именно взгляд чужака, путешественника в жестоком, экзотическом, но чужом, а потому забавном мире позволил Гоголю вычленить три ключевые ситуации в русской жизни, схемы, на которых и стоит вся, как модно теперь говорить, матрица. Они же - три главных гэга "Ревизора", двигатели сюжета, триггеры, запускающие зрительскую реакцию радостного узнавания.
Первый - qui pro quo в бюрократическом варианте. Во французском водевиле, скажем, механизм тот же - но там любовницу принимают за жену или садовника за любовника; в России смешно не то, что Хлестакова приняли за Ревизора, а то, что он с этой ролью блестяще справился. Игорь Терентьев, в чьей постановке немая сцена увенчивалась выходом того же Хлестакова в качестве уже настоящего Ревизора, был глубоко прав именно потому, что настоящий инкогнито из Петербурга мог быть кем угодно: пьеса написана, исполнитель ничего не меняет. Может прибыть въедливый аскет, а может - фитюлька, тряпка; изменится сумма взятки, не более. Функция выше личности, и самое изумительное, что Хлестаков отлично сладил с главной задачей Ревизора: нагнал страху, приструнил, подоил... и если бы по возвращении в Петербург передал куда следует откат - сахарную голову, процентов десять бумажек, - лучшего исполнителя нельзя было бы желать.
Второй механизм - поведение русского человека, попавшего "в случай". Карьера в России, как знаем мы все, делается не упорным трудом и даже не интеллектуальным прорывом - такие случаи известны, но единичны; чаще персонажа возносит к вершинам славы и богатства совершеннейшая чушь, вроде рождения в определенном городе, дружбы с определенными людьми или своевременного распития с ними чего-нибудь бодрящего.
Потому большинство российских персонажей, вознесенных на верха, не имеют ни сколько-нибудь внятной программы действий, ни навыка приличного поведения, и в девяти случаях из десяти перед нами чисто хлестаковское поведение - забвение всех норм, бешеное хвастовство, идиотские прожекты и самозабвенное вранье. Редкий российский чиновник, попавший в случай, не заводит себе тридцать пять тысяч одних курьеров, не начинает хапать в титанических масштабах и не предается самому беспардонному лабардану - просто потому, что больше ему делать нечего; большинство местных карьер сделано по самому хлестаковскому сценарию - и потому почти все наши первые лица немедленно заказывают себе политическую философию и всегда находятся желающие им ее сочинить. Собственная же их философия чаще всего одна: это та ночная мысль, которую неотступно думают все они, просыпаясь иногда с похмелья после очередного лабардана: "Что ж я вру... Я и позабыл, что живу в бельэтаже..."
Но совершенно прогнать эту память нельзя - и потому третий угаданный Гоголем механизм местной жизни состоит в неотступном и всеобщем, гипнотизирующем и парализующем страхе окончательной расплаты. Всем есть за что бояться, все виноваты, каждый занимает не свое место, и потому решительно вся Россия - от Хлестаковых до Городничих, от Осипов до унтер-офицерских вдов - ждет единственного момента истины. Вот сейчас мы играем эту комедию, одни изображают градоуправление, другие - ревизию, но распахнется дверь, и слуга известит нас о приходе последнего и абсолютного Ревизора. Он придет, не может не прийти. Смысл нашей жизни - его ожидание. И будет немая сцена.
А потом все то же самое.
.ВЕРНО!!!
