Так то вот.

Гурьбой за гробом шли большевики.

И каждый третий матерно рыдал.

И шла пехота, высунув штыки.

И нес зенитчик скомканный радар.

Шли полководцы в сизых кителях,

как голуби близ райских рубежей:

взъерошенные выпуклости блях —

во вмятинах от пушечных дрожжей!

И плыл мертвец, похожий на себя

живого, как две капли на одну,

и сморщенное, пленное «ребя . . .»

ныряло ввысь, как бесы в седину

И шли гурьбой. Тянулись большаки.

И каждый третий, глядя вкось, кричал

второму, что он — первый, и буйки,

как блюдца, разбивались о причал —

такая буря зрела в головах.

Аж голуби садились на волну.

И командиры в розовых штанах

шли на войну. И только на войну.

И плыл мертвец — по озеру реки,

через моря и горы. Черт лица

уже не разобрать . . . одни буйки,

а море выпито . . . Как воду пьют с конца.

Владимир Линдерман

Мы шли в атаку, танку подмигнув.

Снаряды рвались, хлюпали, а мины

плясали, как плешивый стеклодув,

нас выдувший из похоронной глины.

Мы шли ва-банк: бандиты, голытьба.

Поверх голов червонная десятка

витала, алчная, и кроткая судьба

вершила суд приземисто и кратко.

Мы шли, как шлак. Плясали мертвецы

на пятачке, раздвинутом атакой

до самых звезд. Молодчики, мальцы,

на «ты» со всей космической клоакой,

мы шли, как шелк — знаменный, змеевой –

безусые, к безумию, к зачатью

других себя, отмеченных другой

и той же самой гробовой печатью . . .

Владимир Линдерман